В школе мне сильно не повезло с учителем литературы. На эту роль была определена злобная тётка, ненавидящая детей. Похоже, что свой предмет она также не любила. Быть может, само это чувство она считала классово чуждым, поэтому преподавала, по моему мнению, из рук вон плохо.

Я долго понятия не имел о том, как следует сочинять стихи. Да что там сочинять, я вообще не мог отличить дурных стихов от хороших. Но всё меняется. Жизнь срывает покровы и тайное становится явным.

Некоторое время назад я попытался сложить слова в свои первые стихи. Вроде бы всё делал правильно, но чего-то не хватало. Друзья тоже не находили в моих стихах ничего привлекательного, однако на вопрос – чего не хватает – невнятно мычали и пытались подсовывать мне то Пушкина, то Маяковского. Как будто я не читал их до этого. Всё разрешилось, когда я поступил так, как и следовало поступить с самого начала – обратился к профессионалам. Изучив теорию, я со всей очевидностью понял, что мои стихи дрянные и к истинной поэзии не имеют никакого отношения. Как оказалось, граница между рифмоплётством и поэзией чётко определена на уровне содержания. Рифма и размер оказались вовсе не главными. Главным отличием истинной поэзии является использование в тексте ярких образов и абстракций, чего добиваются при помощи особых риторических фигур – тропов. Использовать тропы не возбраняется и в прозе, но излишняя поэтика в прозе обычно сбивает читателя с толку. Он может потерять нить повествования, запутаться в абстракциях и негодующе захлопнуть книгу. Поэзия же не требует буквальности. Читателю незачем в точности понимать, о чём текст. Главное – создать в его воображении яркий поэтический образ. Более того, тема произведения – не имеет никакого значения. Можно написать красивые стихи даже о свинье, лежащей в луже, которая развлекается тем, что выпускает кишечные газы.

Формально, это могут быть стихи. Я могу задать размер и созвучность, которая научно называется диссонансной рифмой. Но это будет буквальным изложением происходящего. Поэзии в этом ноль. Однако если применить образность, можно написать что-нибудь вроде такого:

В алькове праздно возлежа,
Тоскует мелкая душа.
Испытывает благодать
Лишь газом будоража гладь.

Плевать на то, что никто не поймет, что это о свинье. Любой литературовед скажет – это уже поэзия, ибо в этом есть тропы – эпитеты и метафора.

Что касается рифмы, то правило простое – не быть банальным. Есть затасканные рифмы, которые использовать категорически вредно. Например – кровь-любовь-вновь. Вы спросите, а как же тогда писать о любви, если всего-то и остались морковь со свекровью? Ответ прост – не строить фразу так, чтобы она оканчивалась на слово любовь.

Как оказалось, правила стихосложения очень просты. Но понимание этих правил не превращает тебя в первоклассного поэта. Во-первых, нужно натренировать мозг на поэтическое восприятие. Люди часто несут чушь, про то, что поэтический дар даётся от рождения. Возможно это и так. Но в таком случае он дан почти всем. Проверить его наличие довольно просто – нужно попробовать придумать несколько тропов. Если у вас получается придумывать метафоры, эпитеты и синекдоки, значит всё в порядке. Теперь нужно развивать эту способность и накапливать поэтический багаж. У любого поэта под подушкой заныкан блокнотик с удачными поэтическими оборотами. Если вы решили писать стихи – я советую завести такой же.

Поняв суть стихосложения, и попробовав сочинять уже в контексте обретённого знания, я обнаружил, что это необычайно увлекательное занятие. Разумеется, ничего гениального сразу написать не получилось, ведь у стихов есть одна особенность – они должны отлежаться. По мере своего вызревания, их текст претерпевает изменения. Как говорил Маяковский – «Если вы решили написать о Марте, то начинать следует в Сентябре». Для начинающего поэта это необычайно трудно – не выставлять свои сырые стихи на всеобщее обозрение. Других-то нет. Но лучше потерпеть, ибо хейтеры не дремлют. Именно эти сволочи и убили в своё время Маяковского. Интернет тогда ещё не придумали, поэтому они ходили на его выступления и выкрикивали оскорбительные гадости. Учитывая, что поклонники как обычно безмолвствовали – складывалось впечатление, что так думают все. У поэта развилась депрессия и после неудачного диалога с возлюбленной он застрелился. Если не хотите повторить его судьбу – поменьше публикуйтесь и уж точно не публикуйте только что написанное.

А что касается меня, то я забросил все другие увлечения. Музыку. Прозу. Спорт. Всё – в угоду поэзии, настолько она оказалась увлекательна. Я только и делаю, что придумываю и записываю. И если вы не готовы – то лучше не начинайте.

Каждый из нас делает в жизни выбор. Не всегда осознано и не всегда правильный. Кто-то из великих сказал: «Как бы быстро ты не поднимался по лестнице, если она приставлена не к той стене, всё это будет зря». Представьте, что после получения долгожданного диплома о высшем образовании, вы попадаете в мир, где идёт жестокая борьба за место под солнцем. Вы ищите работу, жить ведь на что-то надо? А какую должность может занять человек без опыта? Правильно, самую низшую и ту, на которую взяли. И вот, попадая в офис на должность рядового клерка, вы начинаете потихоньку изучать местность, шагать ступенька за ступенькой вверх и каждый день ждать 18:00, чтобы скорее уйти из ненавистного офиса. Как «манну небесную» вы ждёте пятницы и отпуска! И так изо дня в день, из года в год.

И вот настал тот час, когда любимая девушка показывает тебе тест на беременность. Вы идёте в ЗАГС, подаёте заявление, планируете свадьбу, приглашаете гостей и берёте кредит на весь этот праздник, потому что торжество должно быть круче, чем у Насти с Вовой. А в надежде отбить хотя бы часть денег, вместо первой брачной ночи, считаете собранные за свадьбу деньги… Грустно, не правда ли?

Дальше – хуже. Ипотека. Нужна своя квартирка, ведь скоро родиться ребёнок, а жить с родителями уже просто невыносимо! Вы потрошите свои заначки, просите родню о помощи и спустя 3 недели собираете нужную сумму для первоначального взноса. Проходя мимо календаря на кухне, ты замечаешь, что с того первого дня после универа прошло уже 10 лет! Но ты не обращаешь на это особенно внимания, ибо такой же клерк, только в банке, ждёт тебя на подписание кредитного договора, и ты на всех парах летишь, чтобы отдать ту сумму, что удалось собрать.

Хмурое утро, свинцовое небо. Сквозь шторки, купленные год назад в ИКЕА, пытается пробиться свет. Из кроватки доносятся крики малыша, а измотанная за ночь супруга не может никак встать и успокоить ребёнка. Ты наливаешь себе чашку растворимого кофе, на вкус больше напоминающий что угодно, только не кофе, и быстро сбегаешь в офис, чтобы после рабочего дня быстро сбежать из него в какой-нибудь дешёвый бар, к таким же клеркам, где за бутылкой водки вы жалуетесь друг другу на жизнь, вспоминая всё то, о чём мечтали в универе!

Секундная стрелка неумолимо и монотонного движется в одном направлении, отсчитывая нашу жизнь. Ребёнок уже пошёл в школу, появилась собака, что сгрызла пол квартиры, и надо делать ремонт, и невыносимый запах стоит в ней. Прошло уже почти 20 лет. Ты уже не просто клерк, ты уже руководитель отдела! Тебе подняли зарплату на 20%! Ты свозил семью в Египет и Абхазию. Бабушка оставила в наследство дачу и старенький дедовский автомобиль. Ты полноценный член общества! Ты – герой войны за жизнь в каменных джунглях!

Страшная картинка, да? Похлеще Паланиковских писаний!

За всю свою жизнь я руководствовался только своими инстинктами. Я работал там, где мне нравилось, занимался тем, что мне нравилось, и уезжал в те города, которые хотел. Не всегда по собственной инициативе, но всегда в том направлении, куда хотел. Сегодня я начинаю новую, совершенно чистую главу своей жизни. Уже 5-ю по счёту. И я чувствую внутренний и душевный подъём! Потому что я живу, а не существую, чего и вам желаю!

Прежде чем сделать выбор подумайте, к той ли стенке вы ставите лестницу!

Лично для меня, счастье – это когда за моим и накрытым мною столом, сидят мои друзья и просят добавки. Это значит, что людям нравится то, что после моих манипуляций с продуктами стало вкусным...

Хотел было развернуть тему на счёт манипуляций, но не будем об этом, ибо это плохо, как для кармы, так и для души. Хотя многих это не останавливает, и они отчаянно и безуспешно пытаются манипулировать... Ну, да и Бог с ними...

Так о чём это я? Да. Счастье. Итак. Ещё счастье, конечно, это когда любимая девушка спит на твоём плече, но это при условии, когда таковая присутствует – в жизни или рядом, не важно. В общем, когда есть отношения и, желательно, счастливые. Ну, и вот тут уже хочется немного углубиться.

Миллионы книг, миллиарды психологов твердят и пишут: "Отношения – это работа..." Ну, и далее по тексту. Работа от слова раб. Зачем нужна такая работа, на которую ты ходишь, как на каторгу? Зачем нужны отношения, которые, кроме головной боли и приступов негатива ничего не приносят? Хуже, конечно, когда ты с нелюбимой работы идешь к нелюбимой женщине... Представил, аж передёрнуло...

Так вот, о чём я, собственно, толкую: счастливые отношения для меня – это, как минимум, обоюдная заинтересованность людей друг в друге на эмоциональном уровне, а никак не деловом или логическом. Это радость быть с человеком, удивлять его, доверять ему самое ценное – свою душу. Ну, или читать друг другу стихи в час ночи по скайпу, если она далеко...

И когда мне говорят, что над этим надо работать или того хуже "заслужить" или "добиваться", то это бред и такой человек не стоит даже обёртки от жвачки "Love is..."

Вы, конечно, можете со мной спорить, но это моё твёрдое убеждение. Там, где логика начинается, чувства заканчиваются.

…Ефим читает тапочки. Чаще всего свои, но бывает, просит разрешения взять почитать у соседей по палате…

Психиатрическая больница состоит из приёмного от­деления, общего психиатрического отделения, специализи­рованных отделений.

Простое отделение психиатрической больницы вклю­чает в себя две половины: «беспокойную и спокойную». На беспокойной половине содержатся больные с неадекватным поведением в остром состоянии: с бредом, галлюцинациями, психомоторным возбуждением. На спокойной половине на­ходятся больные, не опасные для себя и окружающих.

В отделении психиатрической больницы все двери всегда закрыты на ключ, который находится только у вра­чей и среднего медицинского персонала. Окна зарешечены, стёкла небьющиеся. Форточки на окнах располагаются так, чтобы больные не могли до них дотянуться. Книги, журналы и газеты больным читать не разрешается.

По огромнейшему блату мне разрешили сделать не­сколько снимков в обеих половинах отделения. С меня взя­ли расписку, в которой я обязался нигде (с несколькими оговорками) не размещать фотографии без ведома главного врача больницы.

Всё это мне нужно исключительно для личного и профессионального опыта. Не ощущая острой необходимо­сти в публичной публикации полной версии статьи о моём посещении этого заведения, хочу поделиться одной из её глав.

...Особо мне запомнился пациент по имени Ефим. Он лежит на излечении в одном из отделений психиатрической больницы. Ефим очень неординарный человек (смешно, по­лучается, так писать о пациенте психбольницы). У Ефима безудержная любовь к чтению. Но, как я уже писал выше, книги, журналы и газеты больным читать не разрешается. Израненный, но хорошо промытый и высушенный мозг Ефима нашёл, как мне показалось, гениальный выход из этого положения запрета. Ефим читает тапочки. Чаще всего свои, но бывает, просит разрешения взять почитать у сосе­дей по палате.

Каждая пара тапочек, как новый роман. Потом воз­вращает, как полагается, без заметок, в целости и сохран­ности. Выглядит это так, как специально не придумаешь. Человек сидит на кровати, держит перед собой ладонями на подошвах тапочки и читает. Примерно, каждые три минуты перелистывает, слюнявя указательный палец, переложив тапочки в одну руку.

Если поступает новый больной, то Ефим очень веж­ливо просит посмотреть на его тапочки. Не читал ли он их в другом издании. Случается, читал.

Мне разрешили познакомиться и пообщаться с этим удивительным человеком. Мы говорили о Бродском, Лоу­ренсе, Томасе Вульфе, Джеральде Локлине... В отличие от большинства моих знакомы, Ефим оказался невероятно ин­тересным собеседником.

Когда я вышел на улицу, то понял, что причастность к миру здоровых людей угнетает меня, и давит к асфальту, как жара, стоящая в городе из-за разгона туч перед приездом президента. Я не люблю здоровых людей. Они ужасно пред­сказуемы для меня. Чем противны и опасны. Мы избегаем сумасшедших, страшимся их, хотя всё основное дерьмо на планете происходит именно от здоровых, хорошо выглядя­щих людей.

Мне близки другие – закрытые, туманные, не трезвые, порочные, заполошные, не изученные, не знакомые, не под­дающиеся логике сознания.

Люди врут, изворачиваются, делают большие и мел­кие пакости, ждут новый айфон, тратят свои, а главное, чу­жие жизни ради денег, славы, скорости переноса своих от­полированных тел из точки А в точку Б.

Человек, «здравомыслящий» живёт, как минимум, в трёх жизнях одновременно – той, которой он на самом деле живёт, жизнью, которой не хотел бы жить (её часто еще на­зывают опытом) и жизнью, которую он себе выдумал. И ты никогда не знаешь, из какой из трёх он сейчас выпрыгнет и начнёт вещать. С сумасшедшими всё проще. Одна жизнь, один центр восприятия происходящего, один вектор поведе­ния. И никто нихера не понимает. Разве это не прекрасно. Знаете, что отличает здоровых от сумасшедших – здоровые люди настолько здоровы, что существующая реальность их нисколько не устраивает. Они боятся и постоянно пыта­ются уйти от неё. Иначе есть риск сойти с ума. Постоян­ный, вечный, хорошо оплачиваемый уход от реальности – и есть жизнь. На самом деле это главная цель существования. Иметь столько денег и возможностей, чтобы не думать о ре­альности. Уйти от неё, скрыться... Главное, быстрее и гром­че.

И постоянное потребление. Мы потребляем извне скоропортящуюся новизну из сплава металла, пластмассы и человеческого эго. Все мировые компании, выпускающие товары общего потребления, ориентируемы на выпуск това­ров, не устойчивых к потокам лавы человеческого эго.

Психам всего этого не надо. Они пользуются только тем, что им реально нужно. Если же у них нет этого, они без труда заменяют это чем-то другим. Они придумали себе такую модель жизни, чтобы наслаждаться реальностью в полной мере. Пусть искажённой, нам не понятной, пугающей неиз­вестностью. Мы помещаем их в больницы, не потому, что на самом деле хотим их вылечить – кому есть дело до психов. Нам просто страшно, что на сотую долю секунды они мо­гут оказаться более реальны, чем мы. Наказание им за наш страх – коридоры больницы, таблетки и уколы – инъекции кефира в мозг, бетонирование кистей и стоп, вязка чувств, подавление воли, струпья сознания. Мы боимся факта, что не важно по какую из сторон решетки окажемся, всё равно ведь за ней.

Перед уходом я пообещал Ефиму, что в следующий раз привезу ему дюжину новых тапочек. В его глазах мячи­ками запрыгала радость.

– Ты когда-нибудь любил?
– Любовь – это для настоящих людей.
– Ты вроде бы настоящий.
– Не люблю Настоящих людей.
– Не любишь?
– Ненавижу. Люди для меня это лишь то, что я о них придумал. Когда я узнаю человека, мне становится скуч­но.
– Как же ты общаешься с людьми?
– Не даю им повода рассказать о себе столько, сколько это возможно.

Что для вас есть город? Среда обитания? Дом? Место работы? Я долго размышлял над этим вопросом, и понял это лишь тогда, когда возвращался из аэропорта после недельного присутствия в Краснодаре.
Город для меня, как женщина.

Вот, к примеру, взять город моего рождения. Я его почти не помню, как и свою прабабушку, которую видел лишь на фото.
Или же, город, в котором я вырос, где обрёл друзей, сформировался как личность, получил среднее образование, следом – первую профессию, потом женился. Город, где родилась моя прекрасная дочка. Он, как мама. Он родной и уютный.

Но всегда приходит время уезжать от родителей и научиться жить самостоятельно. Как первая девушка, как первая любовь, которая когда заканчивается, оставляет на душе шрамы воспоминаний, при плохой погоде дающие о себе знать. Таким был и навсегда останется Краснодар. Страстный, жаркий, удачный в начале и холодный, дерзкий и местами страшный в конце. Город, где все ещё тебе рады, но надолго там оставаться с каждым разом сложнее.

И вот, наступает время, когда каждый мужчина встречает женщину – неприступную, но красивую. Страстную, но холодную. Милую, но с коготками. Москву. Она поражает тебя с первого взгляда. Её пафосные "наряды", порой кажущиеся совсем не к месту, возбуждают душу. Будоражат. Двигаясь по её красивым изгибам, ты иной раз не понимаешь, кто ты и зачем ты здесь. Проснувшись утром, ты ощущаешь лишь холод, как будто не было той ночной страсти, тех ночных восхищений огнями этого большого и неприступного города. За окном лишь хмурое, свинцовое небо, с которого, словно перхоть, сыпется снег... Она играет с тобой, даря тебе дозы различных эмоций, вначале притягивая тебя, затем отдаляя. Она ненасытна. Она требовательна и меркантильна. Ей от тебя нужно поклонение и вложения. Чем больше ты зарабатываешь, тем больше тебе хочется сделать её счастливей. Круче тачку, центрее квартиру, брендовей одежду. Она затягивает и поглощает... Не каждый способен её охмурить и не всем она отдаётся. Немногие способны удержать её рядом и наслаждаться её дарами.

Я ехал и думал. А ведь хорошо иногда иметь бывшую... Всегда на недельку можно слетать и погреться, вкусно поесть и душевно пообщаться. Но возвращаться навсегда? Наверное, это всё испортит.
Города... Они такие... Города сёстры, города племянницы, города любовницы... Сколько их ещё будет, я не знаю...
P.S. Жаль москвичей... У них нет бывших....

Когда я ехал со своим дядей в троллейбусе №18 в художественное училище, не мог представить, как оно может выглядеть, поскольку ни разу в таких заведениях доселе не был.

Первое, что бросилось в глаза, вернее в нос, о чём говорят без исключения все, кто переступал порог художественного заведения, это особый аромат масляной краски.

Причём именно это ощущение – самое первое от запаха – быстро проходит, когда начинаешь сам писать маслом, но до этого мне было ещё далеко.

Впереди были два года подготовительных курсов, на которых мы красили натюрморты исключительно акварелью и малевали композиции дрянной «гаммовской» гуашью.

В училище я поступил в 2004 году. В это время у некоторых студентов тогда только появлялись цифровые мыльницы с 3.2 мегапикселями, и они во всей красе запечатлевали тогдашнюю жизнь в училище, и в особенности наши новогодние карнавалы, которые, готов поклясться, были самыми безбашенными!

Рассматривая фотографии тех лет, сейчас думается, что девяностые из училища ушли только со старым директором в 2010 году.

В этом здании на Сущёвском валу в течение еще десяти лет после 90-ых царила такая атмосфера свободы и дружбы, которой, ручаюсь, не было нигде больше.

Суть не только в том, как мы угорали и тусили все пять лет обучения, а в том, что училище стало нам вторым домом.

Уже через три месяца я знал всех учащихся и так же все учащиеся знали меня.

Весь педагогический состав, включая охранника, гардеробщицу, натурщиков и собаку Маню – стали для меня второй семьёй, которую я всегда вспоминаю с большим теплом и любовью.

Можно долго, умно и пространно обсуждать, что училище на тот момент не давало тех базовых знаний, в которых нуждается учащийся художественного заведения. Спорить с пеной у рта о качестве педагогического состава, об обязанностях директора и о правах ученика. Но я твёрдо знаю, что у нас было самое важное: это право быть свободными.

Я считаю, что именно училищный микроклимат дал очень многим возможность стать не столько художником, сколько человеком, с обострённым чувством внутренней свободы и независимости, как в творческом, так и в психологическом плане.

Примечателен ещё тот факт, что после нашего училища люди могли поступить в любой художественный ВУЗ – на дизайн, живопись, театр, реставрацию, архитектуру, кино, текстиль или же в некоторых случаях даже устроиться на работу по специальности.

Александр Дронов, далее – дядя Саша, появился у нас в училище на рубеже седьмого и восьмого года и стал преподавать у дизайнеров живопись, а затем вести кружок набросков.

В восьмидесятых так же закончил наши пенаты, а потом строгановку, и, конечно, с ним стали общаться и дружить не только дизайнеры, но и весь «махушный» улей.

Летом, в 2008 году, мне посчастливилось проходить живописно-пленэрную практику в ленинских горках под его руководством.

Я тогда ещё не знал и не видел толком его картин, но почувствовал невероятно мощную внутреннюю энергию от него, к которой тут же «подрубился».

А его шаманско-ребяческая, полная сюрреализма и натурализма (как не парадоксально) манера общения только подстёгивала сблизиться с ним, поскольку, сквозь сильно завуалированную форму, я слышал ценные истины для ученика живописи.

Столько полезной информации и советов по художественному ремеслу, которые он разбрасывал, как сеятель, я никогда не получал доселе.

И это учитывая короткую двухнедельную практику. После пленэра мы сильно сдружились и стали ходить друг другу в гости и разговаривать об искусстве. Точнее, дядя Саша говорил, а я ловил каждое его слово, стараясь всё запомнить, поскольку я чувствовал ментальную близость, то есть абсолютно точно понимал, что он имеет ввиду. Когда я поступал в институт, то готовился у него же.

Спустя 10 лет состоялось одно из самых важных для меня событий в мире искусства – это выставка дяди Саши! Более пятидесяти работ! Сразу и в одном помещении! Я, конечно, видел его картины и этюды ранее, но всё больше урывками и понемногу. Но тут я окончательно прозрел.

Для меня и моего творческого мировоззрения работы и личность, их сотворившая, дали неизмеримо больше, чем многие художники в истории искусства, тем паче, что я имею возможность общаться с художником, а момент личного контакта с творцом очень важен.

Этой связи ни одна биография ЖЗЛ не передаст.

До сих пор, хотя уже прошло много времени с момента знакомства, не могу нормально сформулировать свои ощущения от картин дяди Саши, но, всё же, попытаюсь.

Его картинки это далеко не драгоценные камни, это больше похоже на речную гальку на закате солнца. В его творчестве удивительным для меня образом сочетается высокая школа с каким-то совершенно безумным экспрессионизмом, внутренней безудержной и обжигающей энергией, которая, одному богу известно, во что могла бы вылиться, если бы дядя Саша не занимался живописью.

И, конечно, правда. Конечно, своя правда, но которая так мне оказалась близка, что тут и слов никаких не нужно. Просто застыть в безмолвии, смотреть на его картинки и чувствовать связь между пейзажем или портретом и его душой. Безусловно, искусство субъективно – но для меня дядьсашино искусство есть великое сокровище.

«Виноградный велосипед, он не заслуживает того, чтобы оставаться в гараже так надолго. А с другой стороны, если люди будут кататься на нём, то раздавят его жопами».

Вчера я понял для себя удивительную вещь. Можно даже сказать, это было для меня абсолютным открытием. Не поленитесь и прочитайте изложенное мной ниже. Возможно, многих из вас эта история заставит задуматься об отноше­нии к себе и окружающим.

Моей бабушке 87 лет. Она прожила долгую, интерес­ную жизнь, которую сейчас практически не помнит. После последнего инсульта она сошла с ума. По крайне мере, я это так называю. Мне срать на диагнозы, на врачей, на неутеши­тельные прогнозы. Моя бабушка сошла с ума, спятила, сле­тела с катушек. И мне это чертовски нравится! Думаю, это лучшее, что может случиться с каждым из нас за всю нашу жизнь. Чувствует бабушка себя великолепно. Полна сил и энтузиазма к любому действию. Она не думает о результате. Просто делает то, что считает нужным. А именно ничего не делает. А результат всё равно получает. Мы же все что-то делаем, а где результаты... Сейчас ей 87, она сумасшедшая и абсолютно счастлива. Я наконец-то могу разговаривать с ней «по душам», как человек с человеком, никого не осуждая, без нравоучений, практически на равных.

Я единственный в семье, кто не размазывал сопли и не бился в конвульсиях, узнав о болезни. Напротив. Обрадовался за Ба, поблагодарив небо за то, что она осталась жива. Бабушка общается только со мной, не пускает к себе больше никого, находит что-то на столе и бросает в сторону вошедшего в комнату, если это не я. Хотя ни одной пилюли я ей не принес. Напротив. Я захожу к ней с сигаретой, стаканом виски (она всё равно забудет) и мы подолгу общаемся. На разные темы. Я обсуждаю с ней такие вещи, которыми не стал бы делиться даже с самим с собой. Мы друзья, у нас отличный союз понимающих и принимающих друг друга людей. Она по-прежнему остаётся моей бабушкой, я для неё – единственный «нормальный» человек в доме.

Первое, что я услышал от мамы, приехав в Сочи – «С бабушкой совсем плохо... Ты приехал в сумасшедший дом. У нас ты не отдохнешь нормально» – и сделала попытку заплакать. «Отлично. Подумал я. Значит, мне сюда дорога». – «Мам, не переживай, я вернулся из спортивной Казани, до этого поливал цветы на могилах живых людей в Ставрополе. Если ты захочешь поговорить о дурдоме, я расскажу тебе о жизни здоровых. Покажи мне счета за врачей за последний месяц, которые лечили бабушку. Думаю, нам удастся неплохо сэкономить».

Встреча с врачами была короткой и крайне для меня информативной. Я спросил – «Сколько она думает, сейчас ей лет?». – «25», – ответили они.

– 25 отличный возраст, уёбывайте отсюда, дайте девушке в рассвете сил насладиться жизнью!
– Как вы не понимаете, есть риск, что она останется в этом возрасте навсегда. Никогда больше не будет воспринимать действительность? Она может даже умереть.
– Разве это не чудесно?. Всем бы нам умереть двадцатипятилетними в 87. Представьте, что будет, если она вернётся. Старая, больная, по телевизору Навальный, олимпиада в Сочи, пенсия 6 000 р. Вот тогда она точно умрёт. Так что проваливайте, этой девушкой займусь я сам.

Как я уже писал, мы часто и подолгу разговариваем. Я уверен, что это самое лучшее лекарство для неё. Они при­ходят, пичкают её таблетками и уходят. Она остаётся одна. Не придумано ещё ни одной таблетки от самой страшной и смертельной болезни 21 века, поразившей уже большую половину человечества – от одиночества.

Я рассказываю бабушке о своей жизни. Описываю ей места, где бываю, людей, с которыми встречаюсь, кого люблю, кого ненавижу, кто любит и ненавидит меня. Делюсь переживаниями насчёт современной фотографии. Говорю, что люди совсем перестали воспринимать себя такими, какие они есть. А фотографы пользуются этим, обрабатывают фотографии, предлагая сказку, мечту, обман за деньги. Рас­писываются в собственном неумении выставить свет, подо­брать позу, ракурс, тональность кистями в фотошопе. Люди уже перестали узнавать себя без вмешательств в собственную внешность. Узнавать и ценить свою индивидуальность. Ну, как-то так... Все эти пустые разговоры о насущном. Она отвечает мне, комментирует, советует. Я слушаю её, поража­юсь её абсолютно здравому отношению к жизни. Я говорю ей – «Представляешь, Ба, эта сука до сих пор думает, что была права...». Она отвечает – «Виноградный велосипед, он не заслуживает того, чтобы оставаться в гараже так надолго. А с другой стороны, если люди будут кататься на нём, то раздавят его жопами».

А сегодня мне пришла в голову необычная идея. До этого мы часто просматривали с бабушкой семейный альбом, я рассказывал ей о наших родственниках, комментиро­вал снимки. Кого-то она узнавала, но чаще нет.

Но чаще нет... Почему? От чего это зависит. И тут меня словно прошибло. Как молнией. Я разложил фотокарточки по времени их создания. И стал просить бабушку узнавать на них себя и родственников по мере её старения. Выяс­нилась удивительная тенденция. Я даже не ожидал такого явного эффекта. Бабушка отчётливо узнавала себя, моего дедушку, мою маму и тётю только на тех фотографиях, где она сама была молодой и красивой. Но чем старше она ста­новилась на снимках, тем труднее ей было идентифицировать и себя, и своих родственников, стоящих с ней на снимках в том же порядке. Там, где она нравилась самой себе, ей нравились и окружающие её люди. Она их знала. Но, если она была недовольна своей внешностью, остальные уходили из памяти, словно в туман. То есть, мы помним и воспринимаем не только себя, но и окружающих только тогда, когда сами себе нравимся. Насколько же сложен и избирателен наш мозг. Мозг всегда начеку. Он никогда не болеет. Страдает лишь наше восприятие действительности. Воспоминания – это восприятие себя в прошлом. Мы достаем воспоминания из левого кармана, лепим из них каучуковый мячик, швыряем его в стену и ловим на отскоке, не обращая вни­мание на угол отклонения, который равен разнице нашего восприятия себя по отношению к окружающему миру. И как бы сильно мы не любили наших друзей и близких, мы всё равно часто любим не их самих, а себя рядом с ними. А что будет, если мы разучимся видеть и любить себя такими, какие мы есть на самом деле. Через 20 лет на нас с фотогра­фий будут смотреть призраки. И уже не в силах будем понять, кто из них мы, а кто этот парень со смешной чёлкой.

К фотографиям, сделанным в последние годы, когда бабушка уже болела, она вообще осталась безучастна. И это понятно. Она не знает людей, запечатлённых на них. Она не знает там себя. Она себя такой не видит. Но она ведь сумас­шедшая... Или нет?..

Интересно, а мы, здоровые люди, всегда можем ви­деть себя на фотографиях. Даже, если на них на самом деле мы.